В разгар фестиваля «Золотая маска» только самые отчаянные или самонадеянные театры решаются назначать новые премьеры. МХАТ имени Чехова, выпустивший в эти дни спектакль «Облом-off», по мнению МАРИНЫ ШИМАДИНОЙ, не рисковал остаться без внимания публики.

Пьеса Михаила Угарова и поставленный им же спектакль «Облом-off» сейчас на слуху: они получили уже не одну награду и сейчас сражаются за «Маску». Так что слава предшественников в любом случае должна была обеспечить театру аншлаг. Что, собственно, и произошло.

Согласно истории, современный драматургический вариант романа Гончарова Михаилу Угарову предложил написать сам Олег Ефремов, которому пришла в голову идея, что Обломов как тип в наши дни вымер, остались одни деловитые Штольцы. Поставить выполненный заказ он так и не успел. Но спустя несколько лет, в августе 2002 года, угаровская «Смерть Ильи Ильича» выиграла в организованном МХАТом драматургическом конкурсе наряду с «Терроризмом» братьев Пресняковых и «Пьемонтским зверем» молодого драматурга Андрея Курейчика и была принята к постановке. К этому времени Михаил Угаров сам сделал спектакль по своей пьесе в казанцевском Центре драматургии и режиссуры, и тот уже успел прогреметь по Москве, получить множество восторженных отзывов критики и стать лауреатом фестиваля «Новая драма». Посему спектакль МХАТа изначально был обречен на сравнение с той, успешной и раскрученной постановкой.

Режиссеру Александру Галибину оставалось только отойти от нее как можно дальше. Он так и сделал. Мхатовский спектакль оказался ближе к классическому гончаровскому «Обломову», чем к сценической версии Михаила Угарова. Обои в цветочек, большая рюшевая люстра, которая, опускаясь, становится домиком для игры в прятки, старый потертый диван и такой же потертый выцветший легендарный обломовский халат. А еще девушки в сарафанах, мелодично поющие русские народные песни, которые, по мысли режиссера, должны передать атмосферу среды, в которой родился и воспитывался Илья Ильич, его сладкие грезы о своем райском деревенском детстве. Актер Алексей Агапов, бывший студент Олега Табакова и сокурсник Сергея Безрукова, выписанный на роль Обломова из Театра-студии «Человек», очень органично вписался в это дремотно-сарафанное пространство спектакля. Большой, уютный, улыбчивый, мягкий, ненавязчивый и весь какой-то плюшевый, этот Обломов под стать своей старой мебели и любимому халату.

Но за его внешней покладистостью кроется устойчивое мировоззрение, своя теория жизни, которую не удается поколебать ни другу Штольцу, ни Ольге Ильинской со своей «Каста Дивой». По теории Михаила Угарова, Обломов — это единственный цельный человек, оставшийся в обществе. Все остальные разменялись на четверти и осьмушки, свели свое существо к тем немногим функциям, которые в данный момент востребованы. Непрерывное «деланье дела» в понимании угаровского Обломова есть зло. И единственный способ этому злу противостоять — не делать ничего, лежа на диване.

В собственной сценической версии Михаила Угарова смерть Обломова — это трагедия частного живого человека и, шире, трагедия человечества, порвавшего со своей божественной сущностью. В спектакле казанцевского центра Владимир Скворцов играет не классического ленивца Обломова, а просто цельного и потому так похожего на ребенка (или на идиота) человека. И его визави тоже вполне приличные персонажи, убедительно и достойно отстаивающие свою точку зрения на эту жизнь. Мхатовские актеры, специально или нет, наглядно воплотили обломовскую систему дробей, всех этих четвертей и осьмушек. Все персонажи, за исключением главного героя и его слуги Захара в великолепном исполнении Владимира Кашпура, что доктор нервных патологий Аркадий Михайлович, что жизнерадостный немец Штольц, что глуповатая и лупоглазая Ольга, выглядят в спектакле какими-то убогими марионетками, суетливыми, ограниченными соблюдением тысячи условностей и озабоченными собственным реноме. Обломов же может спокойно носить разные чулки и не выгонять слугу только за то, что он подсмотрел, как хозяин играет в игрушки.

Но этот Обломов — скорее типаж, чем личность. И его смерть — это не трагедия человека, а скорее, факт истории, вызывающий у зрителя такое же сочувствие, как, скажем, вымирание динозавров.