Карьера, как американская мечта: темнокожий парень из Тюмени с экзотической фамилией Сиятвинда без связей в актерском мире легко поступает в Щукинское училище. На необычного студента обращают внимание театральные режиссеры. Вскоре он становится звездой «Сатирикона».

На спектакли с его участием публика ломится. С кинематографом тоже складывается роман. С первого же фильма «Не валяй дурака» Григорий Сиятвинда попадает в обойму популярных актеров.

 — Григорий, теперь вас можно будет увидеть и в «Ледниковом периоде». Горячим оказался лед?

 — Это настоящий ледовый ад. Я, конечно, предполагал, что будет огромное количество работы. Когда в такое дело ввязываешься, понимаешь, что у тебя нет другого выхода, кроме как делать все на 100 процентов и стараться выиграть, чтобы зрители за нас голосовали, а жюри дало высокую оценку. И сейчас у меня такое ощущение, будто голова забита только фигурным катанием.

 — Но у вас же был какой-то опыт?

 — Когда мне было 6 лет, я 2 недели ходил на фигурное катание. Вот и весь опыт. Катался на коньках со сточенными зубцами. А потом только на хоккейных. Мы в школе в хоккей играли, правда, в валенках. Когда наша команда вышла на лед, никакой игры не получилось, потому что за клюшки мы просто держались, чтобы не упасть. Какая там шайба! Какие там ворота!

 — Григорий, вы же музыкальный, пластичный — вам все-таки легче.

 — Оказывается, это все неприменимо ко льду. Вроде ты человек танцующий, но, как только на тебя надели коньки и поставили на лед, появляется ощущение, будто ты никогда этого не делал. Заново учишься ходить и двигаться.

 — Вам не привыкать, ведь в актерской профессии заложена необходимость осваивать новое. В «Убойной силе» вы лихо рассекали на шикарном «Бьюике».

 — Это был довольно грустный опыт с «Бьюиком». Я только начинал водить машину, причем с механической коробкой передач, а на «Бьюике» был автомат. Я почти успел угробить эту дорогущую машину. Все происходило в страшной нервотрепке. Мне надо было немного проехать и остановиться. А там, как нарочно, камень лежал большой. Я пытался затормозить, но автомобиль почему-то продолжал двигаться. По странному стечению обстоятельств мой мозг, не посоветовавшись со мной, подумал, что это не та педаль, и дал команду нажать другую. Это оказался газ, и драгоценный «Бьюик» наскочил на камень. Машину у меня отобрали. Я считаю, что мы еще легко отделались.

Зато в следующем моменте надо было пронестись на большой скорости на джипе. Рядом со мной сидел Михаил Пореченков, в кузове находились Константин Хабенский и Андрей Федорцов. Я должен был по скользкой от грязи, узкой колее пролететь так, чтобы брызги в камеру полетели! Но никто не подумал, где я потом остановлюсь. А именно там стояли люди, которые в ужасе сгрудились в уголочке. Я пронесся буквально в 20 сантиметрах от них. В этой толпе стояла жена Кости Хабенского, Настя. Костя побелел. Некоторое время ему было сложно со мной разговаривать.

 — Часто приходится рисковать?

 — Никуда от этого не денешься. У нас в кино, особенно в жанре экшн, техника безопасности не успевает.

Поэтому всегда что-то происходит. В той же «Убойной силе» мы падали с Федорцовым в яму, в которую предварительно положили картон и маты, но я ухитрился рухнуть на ту стену, где матов не было, и ободрал себе спину. На разумный риск иду с удовольствием. Но я не безголовый человек и никогда не прощу себе, если все плохо закончится. Как с этим жить, если ты сам виноват? У меня есть очень удобный клапан для сброса темперамента — театр. А в кино глупо искать драйв, предлагая спрыгнуть с 5-этажного здания. После травмы ты вылетаешь из профессии на месяцы, если не навсегда. А возвращаться сложно. Актеров ведь быстро забывают.

 — Вы много лет ничего не слышали о своем отце. Искать не пытались?

 — У меня даже мысль была обратиться в передачу «Жди меня!». Но дело в том, что программа снимается не только ради того, чтобы найти человека. Мне ведь пришлось бы в ней участвовать, а этого мне совсем не хочется.

 — В детстве вы жили в Замбии. Какие-то воспоминания о родине отца остались?

 — Три года, с двух до пяти, я провел на нашей с ним родине. Свободно говорил на английском, который быстро выучил. Меня только во двор выпустили к детям, я тут же заговорил. И с такой же скоростью — за месяц! — забыл.

 — А помните возвращение из Африки в сибирский город?

 — Было начало ноября, мы ехали поездом из Москвы, за окном проплывали снежные поля. Это был первый снег в моей жизни. Дед повел меня на демонстрацию по случаю Седьмого ноября, и все восторженно смотрели на маленького африканского мальчика. Все мое детство прошло под указующим на тебя пальцем.

 — Вам это нравилось?

 — Нет, никогда мне это не нравилось. Повышенное внимание — единственная часть профессии, которая меня не очень устраивает. С публичностью мирюсь, потому что ничего другого делать не умею.

 — Трудно быть не похожим на других?

 — Я не знаю. У меня нет другого опыта. Такой нюанс в моей жизни существует: я всегда ощущал, что я не такой, как все. В детстве меня это иногда напрягало. Во всяком случае, положительных сторон я в этом не видел. Когда повзрослел, мне это стало нравиться. Есть приятное ощущение, что я несколько не такой. Это греет душу.

 — Вам никогда не хотелось взять мамину фамилию?

 — Изначально и мама была Сиятвинда. Когда мне было 16 лет и я должен был получать паспорт, мне почему-то втемяшилось, что я хочу иметь русскую фамилию. Наверное, меня просто достали. Девичья фамилия мамы — Горбатова. Но по закону я не мог через голову мамы взять ее фамилию. Ее брак с отцом не был официально расторгнут. Маме пришлось оформлять развод. Посылали запрос в Замбию — ответ не пришел, и отца признали пропавшим без вести. Мама стала Горбатовой, а я в последний момент ее подвел — передумал. Сейчас мне трудно представить себя Григорием Горбатовым! (Смеется.)

 — Как бы вас назвали в Замбии?

 — Если бы я родился в Замбии, никто бы вообще не думал, как меня назвать. Я бы получил имя Джес — по имени деда. Как первый сын старшего сына. Даже Джейсон.

 — А как русские бабушка с дедушкой отнеслись к тому, что ваша мама вышла замуж за африканца?

 — Какие-то недоумения, наверное, были. Но потом все произошло в нормальном ключе: свадьба, ребенок. Постепенно разница перестает играть роль.

 — Вы себя ощущаете русским?

 — Я вообще об этом не задумываюсь. Сейчас, когда все перемешались, трудно разобраться, что такое русский. Я - россиянин. 

 — Почему после первого курса Тюменского индустриального института вы ушли в армию?

 — Тогда брали с дневного. Мне хотелось в армию, я не пытался слинять. Я смотрел программу «Служу Советскому Союзу!», которая была сделана очень грамотно, и неокрепшие молодые мозги начинали рваться под пилотку.

 — Не столкнулись с дедовщиной?

 — Столкнулся, но не в такой степени. Я служил в очень хорошей части, и здесь мне родители помогли, которые втихаря от меня приложили усилия, чтобы я не угодил в стройбат, куда я был приписан. Тогда это страшно было себе представить! Я попал в уставную часть, хотя по уставу тоже можно много чего сделать!

 — Отцы-командиры гордились, что у них такой необычный парень служит?

 — Да я вас умоляю! Когда я служил в армии, надо было ко мне приглядеться, чтобы понять, что я не такой, как все. У нас было только 30 процентов славян. Все остальное — это Узбекистан, Туркменистан, Таджикистан, Кавказ. Я абсолютно сливался со Средней Азией, особенно когда щеки наел, глазки подзакрылись и я стал похож на казаха. На фотографии, где я стою с пятью казахами, меня вообще не отличишь!

 — Но для театрального училища ваша необычная внешность могла стать камнем преткновения. 

 — Да, я странно выглядел для русского театра, но моя художественная руководительница Алла Александровна Казанская как-то на это пошла. Определенный риск был, потому что училище несет какую-то ответственность за дальнейшее трудоустройство своего студента, а представить меня в пьесах Островского или Чехова достаточно сложно.

 — Зато вы готовый Отелло!

 — В определенной трактовке. Ну какой я Отелло? Он ведь был не только черный, но и огромный. Самое смешное, что мне многие педагоги советовали поступать во ВГИК. Я туда тоже поступал, но не прошел по конкурсу. А потом выяснилось, что как раз в театре моя необычная внешность не имеет значения, потому что сцена предполагает условность, а вот в кино по-другому. Раньше я соглашался на роль, если в сценарии было прописано, что герой чернокожий. 

 — Помню вас в рекламе кофе. Наверное, сразу стали узнавать?

 — Да, поэтому мне стало противнее ездить в метро. А я не готов был к этому. И потом, одно дело, когда тебя узнают по роли в спектакле или в фильме, и другое — в герое рекламного ролика. Слышишь вслед: «Смотрите, а это он, что ли?»

 — Вы как-то сказали, что хотели бы сыграть Смердякова. Почему?

 — Роль хорошая. Мне всегда интересна сложность. Смердяков — персонаж, из-за которого все произошло. С одной стороны, человек, про которого никто ничего не знает, а с другой стороны, у него внутри целая вселенная, такие страсти бушуют. Это более заманчиво для меня, чем роль Гамлета или Отелло.

 — Константин Райкин считает, что ваши африканские корни проявляются в необычной музыкальности, пластичности и, наконец, темпераменте. Все эти качества применимы и к нему, особенно последнее. Сшибки темпераментов не происходит?

 — Не происходит. Он - режиссер, гуру для меня.

 — Говорят, вы у него в фаворе?

 — В таком же, как любой артист, который честно проработал 10 лет. У него сейчас собственный курс, к которому он относится как отец к детям.

 — Григорий, в Москве был период, когда людей с необычной внешностью на каждом шагу останавливала милиция. Вас это не коснулось?

 — Мне кажется, это никуда не делось. Для меня это закончилось, когда я оградил себя от окружающего мира салоном автомобиля. До этого я все время выходил с паспортом, даже выносить мусорное ведро.

 — Разве вас не узнавали в лицо?

 — Меня не всегда узнают. Чего приятного, когда тебя берут и увозят? У меня был период, когда с документами не все было в порядке. Я жил в Москве с тюменской пропиской и не задумывался. Мне театр сделал регистрацию после того, как я, пытаясь уехать на гастроли, с вещами попал в кутузку. Меня остановили: «Нет регистрации!» Я говорил: «А зачем мне регистрация, если я уезжаю? Видите, я с вещами!» — «Покажите билет!» — «Билет у администратора на перроне». В итоге я опоздал на поезд, театр уехал без меня.

 — У вас столько престижных театральных премий! Вы лауреат «Чайки», «Кумира» и даже Государственной премии России. Приятно, когда тебя осыпают наградами?

 — Конечно, приятно, но надо отдавать себе отчет в том, что это не имеет никакого значения, кроме того, что тешится твое тщеславие. 

 — Григорий, в фильмах в ваших героев стреляют. Не страшно умирать, хоть и по сценарию?

 — Самые великие пьесы заканчиваются смертью главного героя, и все равно его хотят играть все актеры.

 — Григорий, в кино в жанре экшн вы - супер. Любите стрелять?

 — В принципе мне это нравится. Я не стрелял давно, хотя владею боевым оружием — автоматом, пистолетами. У меня хорошее зрение, поэтому я хорошо стреляю. Если надо будет выступить на соревнованиях по стрельбе, то я не ударю в грязь лицом. Так что в проекте «Звезды в тире» я сделал бы больше успехов, чем на льду.

 — Признайтесь, вы работаете ради денег или ради удовольствия?

 — Если бы мне за это не платили, я бы этим не занимался. Если бы у меня была куча денег, я бы тоже этим не занимался. Так что для меня это профессия. Поскольку она занимает большую часть жизни, то приходится еще и извлекать удовольствие. 

 — Вы компанейский человек?

 — Иногда. Я бываю и очень замкнутым, в такие минуты не хочу никуда выходить из дому. По натуре я созерцатель, люблю ловить рыбу, читать книжки или лежать на пляже. А, скажем, танцевать на дискотеке могу только под алкоголем, но это бывает очень редко. Меня очень легко рассмешить, но чтобы самому сделать что-то смешное — нет, увольте! Разве что по особому вдохновению. 

 — А как вам кажется, вы влюбчивый человек?

 — Я однолюб, мне нравится только моя жена. Она танцовщица, балетмейстер, хореограф. Мы познакомились на съемочной площадке. И теперь на одного Сиятвинду в Москве стало больше.