Прежде чем что-либо сказать про «Воскресение» братьев Пресняковых, два слова о «Воскресении» Льва Николаевича Толстого. В легкомысленном стиле уже упомянутых братьев это — два исторических анекдота.

Анекдот № 1. Когда Льва Толстого спросили, о чем его роман «Анна Каренина», он сказал, что для того, чтобы рассказать о чем, пришлось бы прочитать вслух весь роман (в другом пересказе Лев Толстой будто бы сказал одному немецкому газетчику, что «Анну Каренину» никак нельзя пересказать ни коротко, ни по-немецки").

Анекдот № 2. Тот же самый Толстой, более или менее соответствующий реальному графу-писателю, на вопрос о том, отчего он перестал писать романы, отвечал так: «С тех пор как меня перестало интересовать, что господин такой-то влюбился в госпожу такую-то, я романов не сочиняю».

Когда-то во МХАТе совершенно серьезно отнеслись к замечанию из анекдота № 1 и потому спектакль по роману Толстого «Анна Каренина» длился ненамного меньше, нежели требуется времени для беглого прочтения романа. Прежде того, в 1930-м, с тою же основательностью отнеслись в театре к роману «Воскресение». Это и был спектакль-роман, в котором Василий Иванович Качалов читал «от автора», а Книппер-Чехова сыграла графиню Чарскую. Владлен Давыдов вспоминает, как играл в этом великом спектакле Немировича-Данченко бессловесную роль лакея графини Чарской и выносил на подносе визитную карточку. Книппер-Чехова ему говорила: «Ну, это прескучный господин, я приму его после». И лакей уходил. Затем выходил снова, опять молча и приносил на серебряном подносике письмо. Потом еще вывозил на столике чай. Спустя годы он стал играть роль «от автора», одну из главных.

Сохранились многочисленные воспоминания о том, как играла Катюшу Маслову Ксения Еланская. Ее трагический даже не крик, а вопль в финале сцены в суде: «Не виновата я, не виновата!», заставлявший зал содрогнуться (потом этот крик был комически обыгран в «Бриллиантовой руке»).

Понятно, что может автор подобного предуведомления сказать далее. Ну, в целом, не стану идти поперек ожиданий: в пьесе братьев Пресняковых (написанной по заказу Московского театра п/р Олега Табакова, о чем сообщается в программке) нет и намека на «соответствие», авторы меньше всего думали о том, чтобы у зрителей сложилось более или менее полное впечатление от прочитанного или непрочитанного романа. Самые модные, вероятно, драматурги нашего времени «по Л. Н. Толстому» написали свое собственное сочинение под названием «Воскресение. Супер». Поставил его не менее модный режиссер Юрий Бутусов. Впрочем, ни к нему, ни к самим братьям никакого предубеждения у автора этих заметок нет. Модный — не всегда плохой.

В спектакле Бутусова с самых первых, как говорится, строк подкупает серьезность. Ему интересен Нехлюдов, которого у Табакова играет Виталий Егоров. И Егорову, ставшему в «Табакерке» своего рода специалистом по лучшим людям классической русской и русской советской литературы (он сыграл здесь и Мышкина, и Голубкова в булгаковском «Беге»), — он интересен. Он отдается эмоции, переживанию своего страдающего, ищущего героя.

Другое дело что Пресняковы написали совсем другую историю или сюжет. Впрочем, нет: ни сюжета, ни истории в их «Воскресении?» как раз нет. Нет и любви в их пьесе. Имеется страсть, сродни помутнению разума, не знающая перепадов, всегда — взвинченная до предела. Герой этой пьесы, тоже Нехлюдов, ищет не смысла жизни, не покаяния, а точки приложения своей бешеной, через край бьющей энергии. 

Любопытно, что новизна и даже некоторая неожиданность материала мало что добавляет к тому, что мы знали уже о любимых или просто известных актерах: Сергей Беляев — как всегда, чертовски обаятелен в роли князя Корчагина, милого увальня-славянофила: англичане у него — грязные шахтеры, немцы — тоже какие-то грязные, все — грязные, одни только русские — чистые хлебопашцы. Смешно, особенно в нынешнем новопатриотическом «ключе». Марианна Шульц — на грани фола, карикатура на восторженных салонных Merriette (кому еще в «Табакерке» можно было доверить сыграть такой острый шарж?!).

Лучшие роли сыграны на двух эмоциональных полюсах, «по краям»: на пределе шаржа и типажности играет Начальника тюрьмы и Доктора Михаил Хомяков (он играет совсем уже не толстовского, а почти что набоковского тюремного предводителя, смешно и одновременно трагически-безысходно) и, пожалуй, единственный в этом спектакле трагический «выход» — у Дмитрия Куличкова в роли арестанта Меньшова. Того, что убил гармонью собственную жену и теперь умоляет Нехлюдова похлопотать о возвращении ему его гармони, без которой не может жить и которая проходит по его делу как вещественная улика?

Нельзя сказать, что вышел какой-то плохой или неудачный спектакль. Скорее, хороший, серьезный, даже увлекательный, но, конечно, о других людях. Как во всякой обыкновенной «новой драме», здесь фрагменты не связаны между собой, так что пьеса представляет собою набор сцен, в каждой из которых герой дается в ситуации надрыва, максимума, всегда — кульминации. В ней нет того, чего ради писались романы, — движения и развития. Нет перемены, что, собственно, и интересно в истории, описанной Толстым, у которого перемена приводит к преображению героя. Этого нет ни в игре Виталия Егорова, ни, вероятно, в пьесе Пресняковых.