Константин Богомолов, чью забавную вариацию на тему шекспировской комедии «Много шума из ничего» играют в эти дни на «Золотой маске», выпустил в «Табакерке» новый спектакль — современную версию «Отцов и детей». За тургеневскими героями в новых декорациях наблюдала АЛЛА Ъ-ШЕНДЕРОВА.

В прологе «Отцов и детей» радио над ухом заснувшего Николая Петровича Кирсанова (Виталий Егоров) бодро объявит: «Московское время шесть часов», а вместо гимна зазвучит «Боже, царя храни!». Но только зритель отсмеется, как вослед раздастся «С чего начинается Родина…» Словом, время-то шесть утра, но вот какое, милые, у нас тысячелетье на дворе — не ясно. Вернее, как доказывает своей постановкой господин Богомолов, не имеет значения. «В Марьине у нас без перемен, сынок»,- говорит приехавшему домой Аркадию (Андрей Фомин) Николай Петрович. И не столь уж важно, что тургеневские помещики обитают теперь на советских номенклатурных дачах, а отец Базарова (Александр Воробьев) — вышедший на пенсию врач — растит цветочки на семи сотках. Важней другое: век изменился, а сословия, как их ни называй,- остались.

Оттого и не находит себе места Базаров (Евгений Миллер), застрявший между «барчуками» (как он называет Павла и Николая Петровича) и «народом», который он не может не презирать, потому что знает по-настоящему. В спектакле же этот самый «народ» является в изрядно огламуренном виде — таким, каким ему и подобает быть вблизи номенклатурных дач. Решительным аргументом в спорах аристократа-англомана Павла Петровича (Андрей Смоляков) с Базаровым становится опереточного вида мужичонка в белоснежном тулупе и такой же ушанке. Одна беда: пьян он совсем не гламурно, а по-настоящему — в стельку.

Здесь только «баре» не замечают, что живут в созданной специально для них потемкинской деревне. Остальные ведут себя, как подобает не столько персонажам Тургенева, сколько героям нынешнего постмодернистского автора: то и дело отстраняются от образа, шутовски подмигивая зрителю. Пышногрудая Фенечка (Яна Сексте), объект страсти Николая Петровича, расхаживает в сарафане, сверкая лаковыми сапожками — ни дать ни взять костюм для ансамбля Моисеева. Только что она пестовала младенца, изображая крестьянскую мадонну, а через миг, начав кокетничать с Базаровым, отбрасывает его как ненужную куклу — да он и есть пластмассовая кукла…

Настоящей же России ни Кирсановы, ни советская оперная дива, в которую превратилась помещица Одинцова (Эльвира Данилина), чьи записи здесь с утра до вечера крутят по радио, никогда и не видели. Потому и бесится Базаров: слишком уж претят ему условия и условности советской буржуазии. Попав на концерт Одинцовой (на задрапированной бархатом сцене Эльвира Данилина с величественным видом открывает рот под фонограмму) — он прерывает пение, громко обсуждая внешность артистки, а потом нахально лезет за кулисы…

Стараниями художницы Ларисы Ломакиной весь этот узнаваемый советский мирок идеально вписан в крошечное пространство сцены «Табакерки»: темная драпировка стен в гостиной Кирсановых мгновенно выворачивается наизнанку — и вот вам красный бархат кулис. Стеклянные ширмочки в белых рамках напоминают о дачной веранде, а хрустальная люстра в массивной раме низко нависшего потолка — о том официозе, который все больше давит на нонконформиста Базарова.

Здесь почти все отменно играют. Андрей Смоляков — советского аристократа Павла Петровича, чья осанка и выправка выдают отставного разведчика. Виталий Егоров — завитого, в шелковой косоворотке, явно шедшего по артистической стезе Николая Петровича. Андрей Фомин — тянущегося к правде представителя «золотой молодежи» Аркадия. Евгений Миллер — тайного романтика Базарова, ловко прячущего страсть и отчаяние под грубым свитером.

Первый акт — россыпь остроумных гэгов. Старая тетка в доме Одинцовой (откровенный шарж, сыгранный Аркадием Киселевым) играет на рояле песенки из «Волги-Волги». Под ее аккомпанемент Катя (Наталья Костенева) поет Аркадию вместо положенного романса песню Нюрки-письмоносицы. «Сколько раз я просила, чтобы эта музыка не звучала в моем доме»,- шипит в ответ Одинцова, отчетливо напоминающая Любовь Орлову. Однако ко второму акту все это лихое шутовство обретает единый и очень безрадостный смысл. В этом фальшивом мире Базаров — как реальное лицо, сунутое в прорезь лубочной картинки. Потому он все более злобно мечется, отвергает Одинцову, орет на Фенечку, ссорится с Аркадием. Узнав, что заразился тифом, тотчас все понимает — покорно взбирается на стол и затихает под пение Одинцовой.

Идиллический финал спектакля позаимствован режиссером у советских послевоенных фильмов: две пары новобрачных — Николай Петрович с Фенечкой и Аркадий с Катей — встречают Новый год на катке. Все вокруг сверкает радостью и чистотой. Часы бьют полночь, откуда ни возьмись, является шампанское. Аркадий предлагает тост, и все дружно пьют за Россию. Без Базарова.