Одно из любимых слов Евдокии Германовой — «опыт». Опыт бизнес-леди и клоунессы, педагога и матери, опыт шестикратного поступления в театральный вуз с параллельным опытом работы в театре и кино (первый фильм случился в 14 лет). И, главное, бесценный человековедческий опыт актрисы. Однако сейчас для нее на первом месте — Констанция Моцарт из только что родившегося спектакля «Концерт обреченных».

Формула бессмертия

 — Героини спектакля пытаются расшифровать некий «Концерт обреченных», приговоривший к смерти обидчиков Моцарта. Вы верите в то, что искусство может нести в себе разрушительную силу?

 — И созидательную, и обезличивающую, и одухотворяющую. Сейчас даже изучают, как музыка, звуки могут либо лечить, либо уродовать. Скажем, нота ля, с которой начинается любая клавиатура, созвучна обертонам сердца. И так каждая нота с чем-то созвучна. Поэтому сама идея драматурга, что можно сочинять такую музыку, имеет основания. 

 — К вопросу о совместимости гения и злодейства. Мог ли, по-вашему, Моцарт сознательно писать разрушающую музыку?

 — Факт, что масонская ложа оплачивала его изыскания в области воздействия музыки, — он искал формулу бессмертия и вплотную занимался изучением того, как музыка влияет на то или иное состояние человека. Более того, представители богатых сословий заказывали ему музыку для определенных людей и ситуаций, что давало ему дополнительный заработок.

 — Ваша героиня даже внешне похожа на своего гениального мужа. Как вы думаете, почему она ценила его так мало?

 — Редкие по духу женщины могут положить жизнь на алтарь служения своему мужу-гению: с близкого расстояния очень трудно оценить. Ведь гениальность — это нечто эфемерное, результат какого-то процесса, скрытого от большинства людей. А у тебя перед глазами — страсти, желания, срывы, запахи, привычки, все то, что вступает в очевидный конфликт с гениальностью.
Бывают жены — серые кардиналы, которые «сотворяют» своих мужей. Но Моцарта не надо было никому сотворять. Я уверена, именно такая, как моя героиня, нужна была Моцарту. Он искренне пытался быть серьезным, вписываться в общество, но у него это катастрофически не получалось. Страшно его бесили эти серьезные люди, эти сальери, у которых все просчитано наперед. Представьте себе рядом с ним монументальную госпожу Сальери с ее тяжелой любовью — да он тут же повесился бы.

Главный критерий

 — Что вы сегодня предпочтете: сыграть какую-то драматическую ситуацию на сцене, извлечь из нее квинтэссенцию эмоций и смыслов, прожить жизнь за три часа или испытать эту же ситуацию в реальности, не зная, чем и когда она закончится?

 — Хороший вопрос. Я частенько об этом думаю. В какой-то момент я начала понимать, что отличаюсь от большинства людей тем, что очень защищена знанием ситуации. Мы, актеры, начинаем в нее играть, зная, чем она заканчивается. И в этом есть защита от реальных обстоятельств, страха, всего отрицательного. А люди в массе своей не могут перепроверять, они живут «набело». Я же, получается, приучена к схеме «черновика». Меня это стало пугать. Наверное, поэтому я склонна кидать себя специально в какие-то авантюры. Например, провоцирую ситуацию, связанную с тем или иным персонажем. Допустим, мне надо сыграть скандалистку. Я сама по жизни не скандальный человек, если меня окончательно не дожать. Но вот от лица этой скандалистки включаюсь в реальные ситуации, не зная, чем это закончится.
Конечно, самый показательный пример — усыновление ребенка. Оказавшись в роли матери, я осознала, например, что могу чуть ли не убить, если моего ребенка обидели. Никогда не знала, что мной так может овладевать гнев. Без этого привкуса сиюминутной реальности мы можем придумывать себе разные конструкции, но для актера это чревато тем, что он будет не живой, не сиюминутный даже в самой логичной схеме.

 — Вы как-то сказали, что каждый день задаете себе вопрос, имеете ли вы право воспитывать ребенка, и если ответ отрицательный, заставляете себя меняться. Получается, ребенок — главный критерий?

 — Главный критерий сцена. Это территория безусловная, ради нее я живу. А ребенок мог появиться, а мог и не появиться. Я сделала так, чтобы это случилось, и в моей судьбе возник естественный противовес в виде «нормальной», бытовой жизни. И хорошо, ведь когда у человека есть только творчество, только вымысел — это тоже аномалия. Необходимость организовывать не только свою жизнь, необходимость своего включения в живой процесс — здоровая профилактика от заносов в разные крайности.

В трагедии люди ведут себя просто

 — Когда вы репетировали «Еще Ван Гога», Валерий Фокин с Евгением Мироновым посещали психиатрическую больницу — опыта набирались. Вам важен такой опыт?

 — Однажды, когда мы начинали с Сашей Галиным работать над пьесой “Sorry”, я ходила в морг. Да, реальный опыт действительно страшен — лежит труп зашитый, а рядом на газетке еда разложена. Но эти волевые актерские усилия действительно помогают. Я сейчас преподаю в Школе-студии МХТ, где мы работаем над «Раковым корпусом». Вот, договорилась с главврачом, чтобы наши студенты выполняли всю санитарную работу — от мытья полов до выноса покойников. И у меня был подобный опыт — мы студентами подрабатывали в больнице рядом с «Табакеркой».
У нас одна девочка на курсе, увидев реальную операцию, почувствовав, что такое каждое мгновение жизни, стала просто гениально играть этюды. А до этого была просто милой, органичной девочкой, каких много.

 — А вас не смущает, что кто-то испытывает реальные страдания, а вы пришли за опытом, который поможет вам в будущем разбередить душу благополучным людям в зрительном зале?

 — Я не сторонница слепого влезания в чужой опыт. Но такие наблюдения, помимо знаний и навыков, заставляют работать твою душу. Это наша профессия. Табаков предупреждал — друга будете хоронить и все равно наблюдать. Тогда глаз не замыливается от фальши — в трагические моменты люди ведут себя очень просто. Летом, в иркутской авиакатастрофе у нас погиб студент, мы летали на похороны, и я снимала на пленку, чтобы показать его сокурсникам.
Мама погибшего говорила очень просто и спокойно, а руки ее в это время буквально истерзали салфетку. Надо подсознательно отметать фальшь, даже если ты просто зритель. Каждый тренирует свои «мышцы».

Шпион из детства

 — Другой зигзаг вашей судьбы — путешествие на «Корабле дураков» Вячеслава Полунина…

 —Мне с ним сразу стало легко — не надо было прикидываться сильной. Оказалось, мои нелепости, радости, неумения, наивности — уместны! Мне не надо было ничего доказывать! Ведь с клоуном не сводят счеты, не состязаются, потому что он изначально дурак. Примет твой удар и тебя же еще и рассмешит. Клоуну все любопытно, все интересно. Он - «шпион из детства» в мире взрослых. Это потрясающая жизненная философия, которая меня вытащила из тупика.
Когда он пригласил меня на «Корабль дураков», я сначала была в ужасе — ведь надо номера какие-то делать! Оказалось, ничего не надо. Каждый день начинался с самых неожиданных идей. А давайте сегодня у нас будет желтый день. А у тебя панамка желтая. А у тебя штаны. И так буквально из ничего возникали номера — Полунин называл их «бяками». Мы плыли по Волге, выдумывали эти бяки, грибы по берегам собирали… Мне очень лестно, когда во мне видят клоунессу. Я люблю смешить, хулиганить. Хотя и понимаю, что часто не вписываюсь в схемы среднестатистического правильного поведения. 

Мы все-таки больше верили в мечту

 — Чем вы занимались те шесть лет, пока поступали в театральные вузы, и что заставляло вас снова и снова подвергать себя этим испытаниям?

 — Этот период точно выпал из моей жизни — помню только, что я пережидала, живя от лета и до лета. Ну, полы мыла, потом на машинке печатала в многотиражке завода «Калибр» (все-таки лучше, чем полы мыть). Играла в полупрофессиональном театре у Александра Демидова. А встреча с Любимовым — один из подарков судьбы. Он смотрел демидовских «Ромео и Джульетту» (ему порекомендовали присмотреться к Джульетте), а я там играла Бенволио — девочку, переодетую мальчиком и влюбленную в Ромео. В итоге вместо Джульетты он взял меня, даже хотел ставить со мной «Антигону»…

 — … которую поставил только сейчас?

 — Да. Но был очень тяжелый год — умер Высоцкий. Все расшатывалось. Мне казалось, что я одна в театре: все где-то по гримеркам дружили друг против друга. С тех пор безумно страшусь всего закулисного, этих грязных интриг, предпочитаю в зале репетировать. Да, впрочем, в «Табакерке» этого и не было никогда.

 — Чем импонируют и чем раздражают вас сегодняшние студенты?

 — Сегодняшние — все больше верят в связи, деньги, мужа-продюсера, кастинги. Мы когда-то все-таки больше верили в идею, в предназначение, в мечту, в свой театр. Наверное, мы были такие же наглые — раз приняли, значит, я гений. Потом эта наглость кусками от тебя отваливается, и ты понимаешь, что еще ничего не умеешь. Если же этого не происходит — ничего из человека не получится. Многие и так отсеиваются по мере продвижения в профессии — все зависит от твоего человеческого диапазона. Кому-то уютно в сериалах, и вершина профессии для него — когда на улице узнают.
Но уже сейчас идет внятное разграничение — если ты сериальный актер, если ты занят этим суррогатом, то в большое кино тебя не возьмут. И сами молодые это уже понимают. А у кого-то не получится просто по человеческим качествам. Непорядочность обязательно проявится и скажется на работе.