Виталий Егоров, заслуженный артист РФ, актер театра п/р Олега Табакова давно известен театральной общественности столицы своими разноплановыми ролями в таких спектаклях, как «Идиот», «Воскресение. Супер», «Бег», «Под небом голубым», «Страсти по Бумбарашу», «Старый квартал» и др. Наш разговор, приуроченный к юбилею театра Табакова, получился не только о театре.

 — Виталий, мы беседуем с тобой в канун 20-летия театра. В жизни человека это возраст интересный, неоднозначный? Как живет театр в этот непростой период? Или «Табакерка» — это уже взрослый, сформировавшийся организм?

 — Еще Станиславский говорил, что театру дано существовать 10 лет, а потом он начинает умирать. А тут уже 20! И то - это официально. А на самом деле, до этого еще была студия несколько лет? Но, благодаря Олегу Павловичу и некоторой нашей помощи, мы сломали это правило, не придуманное, а вычисленное? Я, наверно, с собой сравню. Меня часто спрашивают про кризис среднего возраста, на что я отвечаю: «Вы знаете, мне 38, но я пока этого не ощущаю». У каждого организма своя дата кризиса. В театре мы этого не ощущаем.

 — Расскажи, пожалуйста, как ты поступал к Табакову.

 — Я навсегда запомнил эту свою самую первую встречу с Олегом Павловичем. На вступительных нужно читать басню, стихи. Уже на третьей строчке басни стал врать, и Олег Павлович (это же ходячая энциклопедия!) продолжил за меня. Он сидел в такой джинсовой рубашке, и глаза у него — такого васильково-небесного цвета. Он мне показался ангелом: домашний, «пушистый». Я ж в первый раз его видел в жизни и так близко. Он спросил меня, почему я басню плохо знаю, а я их, признаюсь честно, просто не люблю. Помню, читал из «Пиковой дамы» про три карты, Блока? Романс пел. Любовь к романсам появилась в армии, а служил я в театре Советской Армии. Сашка Домогаров, который раньше служил в этом театре и потом остался играть в нем, увлекался романсами. А мне в тот период нравился минор по утраченному юношескому романтизму (Виталий произносит это с голосом трагика). Когда учился в Днепропетровске, то часто пел «Глядя на луч изумрудного заката» (улыбается). На второй год службы играл Гюстава, друга Армана, которого играл Домогаров, в «Кортике» Шуру Огурцова, в спектакле «Макбет» у меня была роль со словами. А в основном, в тот год призывали служить из регионов, так я и оказался в Москве. Служил вместе с Олегом Дмитриевым (актер МДТ), Павлом Капитоновым (Ленком), Романом Самгиным (Ленком). Вот мы все вместе бегали в массовке, я был сержантом (улыбается). Однажды я узнал, что курс набирает Табаков. Вот так все и получилось.

 — Многие актеры рано или поздно начинают задумываться о режиссерском поприще. Тебя такая мысль посещала?

 — Посещала, и еще как? Мне страшно. Иногда хочется, но страшно. Мне как-то предложили преподавать в Школе-студии. И Лобанов предлагал, и Олег Павлович. Мы долго говорили на эту тему. Я что-то могу делать на сцене, другим судить — плохо это или хорошо. Но придти к детям, которые поступили не куда-нибудь, а в Школу-студию МХАТ? Ты ведь приходишь, и эти желторотые дети смотрят на тебя и понимают, что ты их чему-то научишь. И эти дети — не бесталанны, их отбирали, они прошли большой конкурс, и заслуживают того, чтоб их чему-то научили. И я, может быть, и мог бы чему-то их научить, а как? Если делать какие-то с ними отрывки? Есть опасение не того, что ты не сможешь это сделать, а вот этого «как?». И ты должен делать это своевременно, а не просто: «Ладно, что-нибудь попробую». У детей же время уходит. То же самое и с режиссурой. Здесь меньше опасности, потому что ты за себя отвечаешь, а со студентами, которые в этой профессии не то, чтобы «на Вы», а три раза «на Вы», присутствует большая ответственность. Если ставить спектакль завтра, то, конечно же, не с собой в главной роли. Потому что на этот процесс нужно смотреть со стороны. Мне кажется, это не совсем правильно, когда ты и режиссер, и актер в своем спектакле. Одно дело, когда в кино снимаешься в главной роли и сам это все организуешь, придумываешь всю историю и понимаешь, как должно быть. А в театре это все намного сложнее. Жизнь покажет. (улыбается).

 — Пьеро и Арлекин, Счастливцев и Несчастливцев, Рыжий клоун, Белый? Существует ли на, твой взгляд, в актерской реальности эта вечная оппозиция или это просто театральная мифология? И, если все же существует, то, несмотря на «Смертельный номер», какой парик — твой, Рыжий или Белый?

 — Белый, конечно же, ближе. И тогда Машков не просто угадал в выборе меня на эту роль — он просто знал. А мифология ли это? Это просто придуманная история, в которую все верят. Хотя, это все можно и опровергнуть? Тот же Белый… Ведь в определенных ситуациях в том же «Смертельном номере» он может быть таким гавнюком, грубо говоря, а при этом, естество, основная оболочка — другая.

 — Виталий, а что ты думаешь по поводу того, что художник (музыкант, актер) для того, чтобы творить, должен быть немножко несчастен. Насколько справедливо это утверждение?

 — Здесь можно рассматривать с двух позиций — в смысле голодного желудка и в смысле того, что все вроде бы есть. Что касается первого, то я всегда говорю, что голодным я не могу играть спектакль. Мне не хватает дыхания, мне нечем говорить, я не могу двигаться. Я за час до спектакля должен обязательно поесть. В том смысле, что артист должен быть голодным — это вранье! Артист не должен думать о том, где бы ему заработать, на что снять квартиру, как прокормить детей. Если он не будет об этом думать, то он будет заниматься тем, чем должен заниматься. В этом смысле он должен быть сытым. А вдохновение, страдания и какие-то движения души — это должно быть! Это всегда провоцирует на какие-то вещи, которые потом сидящим в зале интересно наблюдать.

 — Известно, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. А о чем мечтает хороший актер?

 — Точно — не стать художественным руководителем театра (смеется)! О чем мечтаю? Наверное, стать еще лучшим артистом. Ты чем-то располагаешь, учишься новому, и, безусловно, есть куда расти. Очень хочется, чтоб возникли какие-то работы в том, что еще никогда не играл. Вот это, наверное, самое главное.

 — А что для тебя успех? Ты тяжело переживаешь какие-то творческие неудачи, если они случаются?

 — Неудачи случаются, конечно. Не знаю, насколько часто. Я-то для себя могу определить, а со стороны это может выглядеть по-другому. Неудачи должны быть, но нужно разумно к ним относиться, делать какие-то выводы. В какой-то момент они подхлестывают! Это абсолютно нормально. А если ты понимаешь, что что-то ты сделал действительно хорошо, то возникает какая-то внутренняя гордость, что ты как-то не зря этим всем занимаешься, что ты действительно что-то можешь. И этот внутренний бальзамчик, который никто не замечает, он есть. Иногда думаешь: «Ооо! Хо-ро-шо!»

 — Иногда актерам, особенно молодым, предлагают роли, в которых им приходится, что называется, играть себя. Есть ли среди твоих ролей такая, работая над которой тебе практически не приходилось лицедействовать?

 — Да мы в любой роли лицедействуем! Выходим на сцену, «Ах, перестаньте представляться!», но все равно ведь лицедействуем! Мы же играем. Где меньше всего? Даже не знаю. Конечно, должно в роль ложиться то, что ты имеешь в себе. Ты - Виталий Егоров, и у тебя есть определенные данные. Есть мука, масло и яйца, и тесто может разным получиться. А что вначале положить — муку, масло или яйца, и как это взбить, перетереть или заморозить? Способ приготовления другой, поэтому получается определенный продукт. А основа одна и та же.

 — Насколько сегодня важно для артиста быть светским человеком? Насколько для тебя необходимо, что называется, быть на виду?

 — Сейчас я абсолютно нормально к этому отношусь. Это немаловажно, но я спокойно без этого обхожусь. Абсолютно! Нужных людей, в хорошем смысле этого слова, я сам могу найти и, слава Богу, они встречаются и так. Я безумно благодарен судьбе, что они возникают в моей жизни и мне не приходится ходить на тусовки. Это не из моей песочницы. Хотя многие «успешно тусуются», и в этом нет ничего зазорного. Если людям не хватает этого «светиться», то могу посоветовать чаще есть рыбу, в ней есть фосфор (смеется). Что касается экрана, то очень много приглашений участвовать в программах на телевидении в качестве ведущего. Особенно в утренние программы. Недавно в какое-то шоу приглашали ведущим в паре с Ириной Апексимовой. Я не пошел. Мне это неинтересно. Я, что называется, без удовольствия отказываюсь. В качестве участника был недавно на программе «Закрытого показа» фильма «Многоточие». Шоу на «Новом канале» в Киеве уже завершено. Вот такая история. 

 — Легко ты сходишься с новыми людьми? Поклонники не одолевают?

 — Да, я даже иногда в метро знакомлюсь. Подходят, спрашивают: «Это Вы?». «Да, — отвечаю. — Это я!». Бывает очень забавно (улыбается). Все думают, что я их тоже знаю. Иногда это сильно раздражает, а иногда? Это же часть профессии. Человек тебя знает по театру, по экрану. Он-то меня видит все время, и ему кажется, что и я его вижу все время, и что я его знаю в лицо, и мы знакомы. Я вижу людей, которые неоднократно приходят на мои спектакли, и я понимаю, что есть люди, которые ходят не на все спектакли. Потому что был такой период, когда я видел одних и тех же людей в зале, когда мы играли здесь, в «подвале», и во МХАТе. Сейчас их стало меньше. Но есть люди, которые всегда дарят цветы или после спектакля просят автографы, и я отношусь к ним с трепетом. Когда говорят, что от этого устают, не верьте! Приятно, и тем более приятно, когда это один и тот же человек. Понимаешь, что человек наблюдает за спектаклем, что этот спектакль он смотрит не в первый раз, и ты думаешь: «А сегодня было хуже или лучше чем в прошлый раз? Ему или ей больше понравилось или нет, чем в прошлый раз?» Понимаешь, что твоя работа не безразлична. И когда к тебе подходят люди и говорят «спасибо за спектакль», и это люди, неравнодушные к тому, чем ты занимаешься, это всегда очень приятно! Не верьте, когда говорят: « Как это все ужасно, как это надоело». Актеру всегда приятно, когда ему говорят «спасибо», тем более, когда «спасибо» — в хорошем смысле. Потому что можно сказать: «Спасибо Вам, конечно, за спектакль сегодняшний, дерьмо полное!». А когда говорят искренне, ты это всегда чувствуешь, и всегда понимаешь. И это вызывает ответную благодарность этим людям.

 — Есть ли у тебя «запретные» темы? Роль, за которую никогда бы не взялся, что-то, что ни при каких условиях не стал бы делать на сцене, в кадре?

 — Наверное, я не смогу сыграть серьезную женскую роль (смеется). Хотя, если это сделать красиво и постановка того требует, как например, «Двенадцатая ночь» Доннеллана, то почему бы и нет? Если в рамках предложенной роли я понимаю, что я смогу это играть, и знаю, как это сделать, то буду играть все. Если материал позволяет, то можно и Гитлера интересно сыграть. Мне кажется, если актеры говорят, что они не будут что-то играть, то это артисты с ограниченными способностями (улыбается). Актер должен уметь играть все.

 — Насколько важно понимать своего героя, в чем-то совпадать с ним внутренне, чувствовать его?

 — Важно понимать, что представляет собой твой герой. А совпадает — не совпадает… Все равно, героя сначала наделяешь чертами своего характера, и затем в процессе работы над ролью что-то уже отбрасывается, постоянно что-то шлифуется, оттачивается. И, приступая к роли, я даже не знаю, каким получится мой герой в итоге. Так было у меня с Городулиным. Ну, настолько не мое, я считал? И на репетициях долго притирался к этому образу. Были даже какие-то трения по этому поводу. А потом нашлись какие-то ключики к этому герою. И сегодня, играя этот спектакль, получаю такой кайф! То есть, поначалу думаешь, что это не твое, а в итоге интересно сделать героя таким, чтоб и самому игралось в удовольствие. 

 — С годами меняется отношение к профессии? Открываются какие-то новые грани, возможности?

 — Всему свое время. Что-то случается очень вовремя, что-то — не всегда. Но сидеть и жалеть о том, что я не сыграл что-то, было бы неправильным. Нужно пройти определенные этапы в профессии, в жизни. Не знаю, но мне грех жаловаться, пока я ощущаю себя абсолютно счастливым в том, какую профессию я выбрал.