Арт-Партнер Синема

Сергей Маковецкий: «Кричать о пропавшей жизни бессмысленно»

Сегодня Маковецкий репетирует еще одну роль, которая обещает стать событием сезона, — Поприщин в «Записках сумасшедшего». Их ставит в МТЮЗе Кама Гинкас. МАРИЯ СИДЕЛЬНИКОВА решила узнать, что думает сам артист о причинах и последствиях своего недавнего триумфа.

— Критики единодушно назвали дядю Ваню лучшей вашей театральной ролью за последние годы. Как бы вы это объяснили?

— Я всегда остерегаюсь подобных определений и не знаю, как на них реагировать: ну, спасибо… Но я и прежде это слышал — «лучшая ваша работа». Так было после «Русского бунта», а потом вышел фильм «12», и опять — «лучшая работа». Мне кажется, так говорят, когда роль западает в душу человека. Вот дядя Ваня говорит: «Пропала жизнь». Сегодня так может сказать про себя каждый третий. Другой вопрос, как эти слова произнести: можно с пафосом и очень трагедийно — и парадокс заключается в том, что их никто со сцены не услышит, даже если их сказать в рупор. Не всегда истинные, человеческие слезы доходят до зрителя, а настоящие актерские — доходят всегда. Это феномен сцены. Не все в профессии можно объяснить словами, да и не стоит. Я просто уверен абсолютно, что кричать о пропавшей жизни бессмысленно. И если слова дяди Вани о том, что пропала жизнь, будут сказаны шепотом, они будут услышаны лучше и быстрее. Я почувствовал, что у Ивана Петровича это не крик, а некая точка. Простая констатация факта. И это гораздо страшнее.

— Насколько эта роль близка лично вам?

— Роль не может со мной не совпадать. Это какой-то фильм ужасов, когда тот, кого ты играешь, не вызывает у тебя никаких чувств. Но при этом мои герои очень часто ни ко мне, ни к моему образу жизни не имеют никакого отношения. Главное для актера — зацепиться за деталь, которая будет волновать именно его, и тогда вся роль выйдет убедительной. Великая хитрость актера заключается в том, чтобы все рассказать и о себе, и о жизни, и о стране, но как бы не своими словами. Всегда есть маленькая отговорочка — это не я, это мой персонаж. Но ведь без тебя, любимого, ничего не случится.

Как определить актерское вдохновение? Этого никто и никогда не сможет сделать. Был такой эксперимент, когда медики пытались зафиксировать состояние актера в наивысшей степени его взлета на сцене: пульс зашкаливает, сердце становится кроваво-черным. В обычной жизни это состояние, близкое к летальному исходу. Но на сцене это возможно без трагических последствий. Занавес закрывается, и актер счастлив.

- Возникали ли у вас разногласия с Римасом Туминасом, когда вы репетировали «Дядю Ваню»? Складывается ощущение, что из всех героев в вашего дядю Ваню меньше всего вмешивался режиссер.

— Это неверное ощущение, поскольку на интонацию, о которой я говорил, меня направил именно Римас Туминас. Проще всего вырулить на обвинительную интонацию, припудрить нос и разносить Серебрякова: ты погубил мою жизнь. Но возникает встречный вопрос: простите, Иван Петрович, вас что, прибили гвоздями к этой усадьбе? Нет. Значит, это его сознательный выбор, и это дает очень много возможностей для актерской фантазии. Заслуга Туминаса в том, что он подсказал мне, как и про что нужно говорить. Римас всегда повторяет: людей надо играть — не характеры. О чем говорит актер — вот что главное. Современная театральная школа сопротивляется актерскому существованию. Грубо говоря: либо текст, либо эмоции. Иногда смотришь, актер поддался эмоциям, и я уже не слышу, о чем он говорит. Или наоборот — переживания побоку, но замечательная резонерская подача текста. А сосуществования текста и переживаний нет. Работать с Римасом — это счастье. Он так замечательно придумал декорацию прошлого, эта полуразрушенная усадьба, вокруг болезнь, грязь, несложившаяся жизнь.

— Вы говорите, что все актеры буквально боготворят Туминаса. Тогда из-за чего возник конфликт в труппе, в который вмешался даже министр Александр Авдеев?
- Как такового конфликта не было, стенка на стенку не находила. СМИ, как всегда, все немного раздули. Мы в это время репетировали «Дядю Ваню», и, конечно, вся эта шумиха нам была неприятна. Но у каждого есть свои взгляды на искусство, на театр, и действительно, несколько актеров старшего поколения посчитали, что Римас Туминас — это не тот худрук и режиссер, который нужен Театру им. Вахтангова. Эти люди прекрасные и замечательные, но они немного забывают, что время другое. А молодежь, среднее поколение и наши старшие товарищи были за Римаса: театр только начал расправлять плечи, надо дать режиссеру поработать. И в итоге министр Александр Алексеевич сказал, что Римас Туминас будет работать в театре столько, сколько он захочет.

— Но первоначально речь шла о продлении лишь на год. Видите ли вы другую кандидатуру на пост худрука Театра им. Вахтангова?

— Сейчас это лучший режиссер для нашего театра. Один мой приятель после «Дяди Вани» сказал правильную вещь: «Театр жив». Хотя до этого не всегда Театр Вахтангова считали живым. Многие годы только и можно было слышать: «Ах, какой это был театр! Ах, какие были спектакли!». Да, и с Владимиром Мирзоевым были хорошие спектакли — «Амфитрион», «Сирано де Бержерак», хорошая «Зойкина квартира» Гарри Черняховского. Но тем не менее считалось, что Театр Вахтангова остался в прошлом. А сегодня после премьеры «Троила и Крессиды» и «Дяди Вани» заговорили об интересном молодом поколении. И это крайне важно.

— Почему вы не преподаете студентам?

— Мне предлагают, но я не люблю быть свадебным генералом. При моей занятости я не смогу четыре года полностью отдать студентам. А если у меня будет армия педагогов, а я буду приходить в училище раз в полгода, то это уже будут не мои студенты.

— Нет ли желания попробовать себя в качестве режиссера?

— Мне часто задают этот вопрос, и старшие товарищи неоднократно предлагали. Я отвечаю, что не умею. Могу придумать одну сцену, но не целый спектакль. Я все равно говорю с позиции актера, говорю об ощущении роли, персонажа. А режиссура — это ощущение жизни.

— Современный театр все чаще отдаляется от актера, становится режиссерским и строится на синтезе разных искусств.

— Все это уже было. Мы возвращаемся к Косте Треплеву и к его поискам новых форм. Он с этого начинал, но в последнем действии говорит: главное, чтобы лилось из души. Да ради бога, стойте на сцене хоть на голове, только чтобы это было убедительно, и меня, как зрителя, тревожило. А сидеть с холодным носом и думать, что вот передо мной некая «новая форма», я не люблю. Как говорил великий актер, покойный Владимир Кашпур, «от существа — к существу, о существе — по существу». Зрителю все равно всегда интересен человек…

Мария Сидельникова, OpenSpace.ru, 3.11.2009