Время (дело известное)
летит иногда птицей, иногда
ползет червяком; но человеку
бывает особенно хорошо тогда,
когда он даже не замечает —
скоро ли, тихо ли оно проходит. 
Тургенев, «Отцы и дети»

В недавней премьере своей в Табакерке, постановщик ее Константин Богомолов перебросил время действия «Отцов и детей» на сто лет вперед, сообщив о том сходу, по радио. Начало, как и следует по Тургеневу, являет нам отца Кирсанова-отца, ожидающего прибытия сына. Пока Аркадий с товарищем Базаровым не прибудут на сцену, из радио, самого по себе анахронизма, раздаются позывные московского времени, вслед за ними гимн «Боже, царя храни», интеллигентный голос диктора (им, кстати, весь спектакль проработает Богомолов) попросит отключить мобильные телефоны. Оттуда же, что прозвучит как откровенное ерничество, когда долгожданные гости заявятся, потечет величавая «С чего начинается родина». Эта трансляция в «Отцах и детях» составит иронический радиоспектакль режиссера в спектакле. Одними из самых забавных станут выступления Анны Сергеевны Одинцовой, «народной артистки» и солистки оперы.
Почему? Спросит умный зритель. А умный спросит не о том, отчего классический материал модернизирован, ибо этому вопросу тоже не менее ста лет, а почему шестидесятнический роман Тургенева из XIX-го века передвинут в советские шестидесятые? Еще и проверим, то ли выбрано десятилетие
А в чем вообще смысл осовременивания, чем от перемещения во времени выигрывают режиссеры? А тем, что все идеи и перестановки сюжета, даже самые хрестоматийные, затертые школьной программой до глянца, смотрятся как в первый раз. И помнят ли все тургеневский конфликт «отцов и детей»? Режиссеры-интерпретаторы уверяют, что из пришедших в театр источник помнят единицы. В лучшем случае смутное: лишний человек ли, не лишний, дворянство и разночинство, славянофильство и западничество. О нигилизме вспомнят, о цитате « друг мой, Аркадий Николаич! — воскликнул Базаров. — об одном прошу тебя: не говори красиво»? и так далее. А можем ли сказать, что у Тургенева все в романе однозначно? Положа руку на сердце — не можем. Многое не проговорено, дано пунктирно, разбираться сложно. Притом стиль повествования автора довольно сух, нельзя сказать, что к кому-то из героев комплиментарный.
Итак, Богомолов переносил уж в наши дни Булгакова, Шекспира — в Италию эпохи Муссолини. Дело даже не в том, что здесь выбрана эпоха первой «оттепели», важно то, что в эти года имелись два основных характера советской интеллигенции. Первые это, конечно, те, которые вышли из вчерашних «победителей» — потомки дореволюционных рабочих и крестьян, получивших образование после революции. Но - как ни парадоксально казалось то в обществе, возникшем на обломках дворянства, одновременно возрождались и традиции тех, кого оно уничтожило. Другие возводили в абсолют стиль семейной жизни дворянской интеллигенции, весь, от православия, домашнего воспитания детей до замкнутости своего круга, доходящей до социофобии. 
Впрочем, социофобия, с резко снобистским оттенком характеризовала и круги советской номенклатуры. Бывшие зажиточными, эти семьи хорошо обеспечивали детей, учили языкам, отдавали в престижные ВУЗы. Неудивительно, что многие из них получились высокообразованные личности. Что еще можем вспомнить о той интеллигенции? Что, проживая за железным занавесом, испытывала жгучий интерес к западному образу жизни. Хотя немало было разговоров и о самобытности, почти былинности русского характера.
А вот теперь посмотрим, что от соединения двух, отстоящих друг от друга на сто лет эпох, у Богомолова получилось.
Итак, отец Николая Петровича и дед Аркадия Кирсановых генерал. Семейство Кирсановых проживает в хоромах сталинской дачи, с прислугой, с фамильными сервизами в столовой. Аркаше, хотя и неловко перед товарищем под ее хрустальной люстрой, но в родном доме его опекают и балуют. По приезде он выбрасывает из своей комнаты детские игрушки — крашенную деревянную лошадку-качалку, нечто чудовищное из пластмассы, реагируя на все причитания-протесты отца возмущенным «Кому это может пригодиться?!»
Сожительница Кирсанова-отца Фенечка, получается, практически домработница. В кругу, из которого вышли Кирсановы, то стыдный мезальянс, Николай Петрович и смущается. Сыну его, Аркадию, оно кажется дремучим предрассудком, что уж говорить о Базарове, который в женщинах ценит лишь домовитость и плодовитость (последнее точно по Тургеневу).
Заметили, за весь спектакль в Табакерке, на сцене то и дело, что обедают? Хороший обед — в советскую эпоху — очень даже ценился всеми, от высшей элиты до фрондерствующей интеллигенции. Тогда как в столовых (не о ресторанах речь, что для обычных граждан было дорого) в преимуществе своем варили «суп из топора», в полуфабрикаты клали оскорбляющие желудок продукты, а очереди в продуктовых магазинах выстраивались и за таким товаром как «Кости», приезд на дачу тем и кончался, что бесконечным времяпровождением в еде. Остальное — посвящалось умным разговорам.
Когда у Кирсанова вызывают досаду базаровские нелепицы о Пушкине, меж приятелями возникает словесная перепалка, как раз вызвавшая досадливый возглас Базарова «Не говори красиво». А как тут не вспомнить знаменитые споры 60-х между «физиками и лириками», нечто подобное выпускник естествоиспытатель мог сказать в те годы гуманитарию, ну, не о Пушкине, положим, о властвовавшем его думами поэте с вечеров в Политехническом. «Пошлость, пошлость!» скандировали на одном из первых вечеров Окуджавы. Интеллигенция настолько была нацелена на скорую практику с целью улучшения общества, что всякие лирические излияния вызывали в ней раздражение. 
Кстати, многие усмотрели в финале богомоловских «Отцов и детей» некое «торжество мещанства», ну, этим уж сами шестидесятые переплюнули, в которые «мещанство» и «пошлость» были главными ругательствами. В то время и такие поколенческие конфликты шли на сцене, когда юные герои дедовской шашкой родительскую мебель рубили. Нынешний руководитель театра, где идет постановка Богомолова, лично и крушил. Вслед за Тургеневым, Богомолов рисует, прежде всего, историю семьи, взгляд на персонажа определяется его судьбой. Главное и неоспоримое достоинство новой интерпретации, что Богомолов в отличие от школьной программы, никому из зрителей не навязывает своей точки зрения, расставляете точки над i вы сами (за одним только исключением, в случае с Одинцовой, как мне показалось, вызывающей явную антипатию инсценировщика).
Да, в силу природной насмешливости, Богомолов выплескивает на сцену целую гамму «холодных наблюдений». Да, это беспощадный взгляд детей, а не отцов. Но, передвинув во времени и обновив конфликт романа Тургенева, он заполняет лакуну новой отечественной драматургии, не желающей осмысливать наше недавнее прошлое, и сопутствующие тому социологические процессы. В этом смысле работу нового молодого режиссера «Табакерки» можно только приветствовать.
С другой стороны, когда вместо дворянской аристократии действуют персонажи недавнего советского прошлого, их заземление неизбежно. Вовсе гротескной на этом фоне выглядит дом Одинцовых. Где взять в «советах» светскую львицу? Вот и происходит превращение Анны Сергеевны в приму оперы (ирония режиссера и в том, что с влюбленностью в нее Богомолов сближает Базарова с создателем его, Тургеневым, тоже, как известно, любившим оперную диву). Когда речь о подражателях, исчезает момент ностальгии по исчезнувшему дворянству, но удивительное дело, сожаление об «уходящей российской натуре» в работе Богомолова остается, более того, умножается на двое.
Евгений Миллер, необыкновенно удачное приобретение театра, в роли Базарова обаятелен до магнетизма. Облаченный в свитер, из-за ввязанной в черную шерсть белой нитки как бы присыпанный пеплом, молодой человек этот кажется сошедшим с экрана черно-белого кинематографа шестидесятых. Не перебирайте в памяти — «Мне 20 лет»? «Я шагаю по Москве»? «Июльский дождь»? — эффект ложный, дежа вю. Разночинец-нигилист Базаров у Миллера запросто становится олицетворением интеллигенции во втором поколении. Воплощением тех шестидесятников, колких молодых трудоголиков и агностиков, что в годы оттепели уверовали в единственное — скорые социальные преобразования к лучшему. Оттого, прежде чем перейти к главному врагу Базарова, дяде Аркадия, Павлу Кирсанову, нельзя не упомянуть Базарова-отца, блестяще сыгранного Александром Воробьевым.
Любя талантливого сына до восхищенного обожания, Базаров-отец плоть от плоти общества, которым он порожден, которое он защищал. В системе ценностей, задействованных Богомоловым, он, конечно же, фронтовик. Богомолов не отказывает себе в удовольствии не раз подкорректировать текст Тургенева на сцене Табакерки. Так, Василий Иванович сообщает Аркадию, что служил полковым врачом под началом генерала Кирсанова: «А дедушка ваш очень почтенный был человек, настоящий военный». «Сознайся, ты всегда мне говорил, дубина он была порядочная», молвит Базаров. Однако пойти против системы, роптать на нее отец его решительно не способен.
Смертельно заразившись, Базаров прощается с ним словами «Я не ожидал, что так скоро умру? Вы оба с матерью должны теперь воспользоваться тем, что в вас религия сильна; вот вам случай поставить ее на пробу ». Затем Василий Иванович механически ест за обедом, без малейшего выражения отвечает на реплики, но это его оцепенение, превращение в бесчувственный винтик неумолимой общей машины пугает больше, чем если бы он орал от боли.
Наконец, третий грандиозный актерский опус, Андрей Смоляков в роли базаровского антагониста Павла Кирсанова. Именно он, сухой, замкнутый, олицетворяет тот тип советского интеллигента, который возвращал в жизнь идеалы дворянской интеллигенции. Этим объяснимо, оттого все и остается при Павле Петровиче — вера в духовность как в необходимый атрибут цивилизации, строгое следование принципам чести, англоманство и любовь к русскому народу. А что ж, уместно спросить, в «советских базаровых» ее не было? Тяжело разделить одним движением руки одних от других, но во многих, как в Базарове, и не было. Как это ни умалчивалось официальной идеологией, протрубившей о «стирании граней между интеллигенцией и народом», была если не пропасть, то обоюдные упреки. Одна сторона роптала о бездельниках, ни за что получающих высокую зарплату в стенах исследовательских институтов, в ответ неслась презрительная критика пьянства и нежелания совместно двигать систему к общей же пользе.
Кирсанов ненавидит в приятеле племянника то, что, по его мнению, идет на смену его идеалам. Когда глухо, еле слышно Кирсанов-Смоляков произносит, не сводя глаз с Базарова «Вы страшный человек», за тем стоит достойная уважения сила его личности. Впрочем, пока не состоится дуэль, а состоится она не из-за одних взглядов (однако не пересказывать же автора), тут и окажется, что урок благородства не проходит даром, а разница между противниками несущественная.
Основная мысль, которая не покидает во время предпринятого сопоставления времен — в России никогда ничего не меняется. Противоречия возможно лишь обозначить, но не разрешить. Константин Богомолов, как уже говорилось, следовал в первую очередь линии судеб, живописуя историю семейств. Смех, который не смолкает по ходу спектакля, явление крайне положительное. Чувство юмора необходимо таланту. Внутри же множества любовных треугольников романа, Богомолов резкий психоаналитик, оставляющий осадок горечи. Актеры следуют его рисунку безукоризненно. В его «Отцах и детях» слиты воедино три анализа — исторический, социологический, литературно-бытовой. Сложносочиненная, но легкая для просмотра режиссерская работа. В ней немало скрытых киноцитат. Притом приемы психологического театра, он неожиданно перемежает условными. Так, ребенка, прижитого от Николая Кирсанова, Фенечка достает из-под семейного обеденного стола. Он оказывается большим пупсом, которого, стоит только Базарову ее похвалить, Фенечка (Яна Сексте) хватает за ногу, размахивая им в воздухе, тут же превращаясь из мамы в смешную симпатичную девчонку.
Как точно, вслед за смертью Базарова, решение ехать из России, прощание Павла Петровича с любовью, с надеждами молодости наложено Богомоловым на финальную сцену и титры «Смерти в Венеции», кадры фильма Висконти по новелле Томаса Манна, по праву считающиеся в истории кино пронзительными. Год выхода фильма 1971-й. Шестидесятые кончились.
Раз и навсегда, вслед за оттепелью, затухли, растаяли ее дети, интеллигенты-шестидесятники. Справедливости ради отметим, характер, близкий возрожденному дворянскому, оказался более живуч. Не раз прокатятся еще волны эмиграции — как вынужденной одиночной, так массовой послеперестроечной, засим оскудело российское западничество. Настоящее смутно?
Две радостные пары под белым снегом — Аркадий и Катя Одинцова, и его моложавый отец с молодой женой, — остаются кружить на сцене-катке. Как в «Покровских воротах»… Под новогодний бой курантов уходит эпоха, еще ранее ушли ее натуры.